Интервью газете «Политехник», (Ленинград), 24 февраля 1984 г
— Что главное, по-вашему, в музыке? В чем секрет ее популярности?
— Я думаю — актуальность. А в общем, песни должны быть хорошими.
— Мы знаем ваши стихи — и простые, жизненные, на волнующие всех нас темы, и более сложные, с подтекстом. Что вам ближе?
— Я не представляю себя и без того, и без другого. Мир многолик, многолики и стихи.
— В чем вы лучше можете выразить свои мысли — в стихах или в музыке?
— Точно не знаю. Наверное, текст и музыка едины, ведь мысль в них одна. А вообще, стихов я не пишу, только песни.
— Какие современные эстрадные группы вас интересуют больше всего?
— Те же, что и вас: «Аквариум», «Зоопарк», «Алиса». Кстати, «Алиса» сейчас возобновила работу с Кинчевым, наверное, мы их увидим на рок-фестивале.
— А из западной музыки?
— Для нас интереснее всего работа независимых фирм грамзаписи. До нас же доходит чаще всего музыка «продающаяся», музыка для танцев. Уши привыкают к стандартам. А у независимых фирм небольшим тиражом выходят пластинки групп, не ориентирующихся на стандарты. Нам это ближе.
— Виктор, не находите ли вы у нас или на Западе аналогов своему творчеству?
— Я их не ищу. Хотя мы слушаем очень много музыки, это входит в нашу работу. Возможно, какое-то влияние есть, но каждая наша песня проходит через собственную призму.
— Что вы предпочитаете — концертную или студийную работу? И что вы стараетесь использовать больше, акустическую или электрическую музыку?
— Концерты и записи неразделимы. Сейчас очень остро встает проблема звука на концертах «Кино». Мы хотим превратить концерты в нечто «горячее», поэтому мы ориентируемся на тех, кто слышал наши песни в записи и знает их.
— Какие у «Кино» проблемы?
— Только организационные. В музыке у нас тупиков нет. Мыслей и желания работать много.
— Что вы ждете от публики?
— Я хочу, чтобы среди слушателей были только те, кому близка моя музыка. Приятно играть для тех, кто понимает тебя.
— В заключение традиционный вопрос о творческих планах.
— В апреле мы закончим запись нового альбома. Потом поедем в Киев для участия в съемках короткометражного художественного фильма. Ну и будем готовиться к рок-фестивалю здесь и в Вильнюсе.
Интервью газете «Аргументы и факты», № 39, 1987
— Виктор, с какого времени существует группа?
— Все, собственно, началось в 1982 году, когда появился первый так называемый альбом песен. Ну, тогда группы как таковой не было, я выступал практически как автор-исполнитель, помогали друзья-музыканты из «Аквариума» и других групп.
— А на каких правах сегодня выступает группа?
— На правах самодеятельности. Мы прикреплены к Ленинградскому рок-клубу, там прослушиваются программы, там мы получаем разрешения на выступления.
— Не тормозит ли такое положение творчество?
— Нет, наоборот, мы сейчас практически можем играть столько, сколько хотим. Правда, поскольку это — самодеятельность, то игра не может быть источником, скажем так, пропитания. Поэтому мы все еще где-то работаем. Я, например, в котельной кочегаром.
— А где репетирует группа «Кино»?
— Где угодно. На квартирах, например. У нас нет условий для работы, нет своей аппаратуры, только инструменты — и все. Безусловно, это может быть и импульсом к творчеству, но в первую очередь это отражается на качестве. Если бы у нас были помещения, аппаратура, оператор, тогда можно работать уже со звуком. А так пока слушателю приходится самому додумывать, как это должно бы, в принципе, звучать.
— Есть точка зрения, что на первом месте в советском роке — музыка, а слова не столь важны. Так, например, считает руководитель группы «Поп-механика» Сергей Курехин. А какова ваша точка зрения?
— Я считаю, что слова играют огромную роль. Очень часто бывает, что тексты доминируют над музыкой. И это, в принципе, единственный путь для самодеятельных групп, чтобы хоть как-то выжить, поскольку при современном уровне развития воспроизводящей, звукозаписывающей техники мы не можем конкурировать с западными музыкантами, которые имеют возможность записываться в специальных студиях, делать музыку гораздо более качественную. Самодеятельные музыканты просто не в состоянии приобрести всю эту технику, инструменты, ведь это очень дорого, и мы оказываемся неконкурентоспособными даже с отечественными профессиональными группами. А если бы у нас еще тексты были слабые, то нас бы просто никто не слушал.
— Нередко случается, что, как только какая-нибудь группа становится профессиональной, от нее отворачивается половина поклонников.
— Вероятно, это происходит из-за того, что в подобной ситуации группа идет на компромисс. Нам за честность могут простить практически все: и, скажем, недостаточно профессиональную игру, и даже недостаточно профессиональные стихи. Этому есть масса примеров. Но когда пропадает честность — уже ничего не прощают.
— А не получается так, что исполнитель считает себя честным, а на деле…
— Можно считать себя честным сколько угодно. Главное в том, считают ли тебя честным остальные. Человеку же, который заведомо пишет музыку для того, чтобы жить в достатке, но поет о том, что он борец за идею, — просто не верят.
— Почему рок-музыка до сих пор встречает сопротивление?
— Потому что человек, который делает что-то новое, всегда воюет с чем-то старым. Он постоянно находится в конфликте. Это, как правило, всегда несколько рискованно. Но культ посредственности, о котором сейчас много говорят, возник как раз по логике «как бы чего не вышло» и «пусть это не лучше, что есть, но зато все будет спокойно». И тот, кто попадает в эту систему, уже автоматически подгоняется под средний общий уровень, включается в давно отработанную систему.
— Когда говорят об увлечении нашей молодежи рок-музыкой, почти всегда напоминают о том, что она пришла к нам с Запада…
— С Запада пришла лишь форма: электрогитары, ударные, усилительная аппаратура. Но заимствование формы вовсе не означает, что это музыка является целиком заимствованным явлением. Я считаю, что это сейчас по-настоящему живая музыкальная форма, и еще — это музыка, которая остается социальным явлением, это массовое народное искусство.
— В ваших песнях чувствуется какая-то неустроенность человека. А если для вас создать условия во всех отношениях идеальные, что будет тогда? О чем будете петь?
— Трудно сказать. У меня есть своя жизненная позиция. Я пишу песни, и это необходимый для меня процесс. Я пишу о том, что происходит вокруг меня. Я не думаю, что при помощи материальных благ можно как-то усыпить действительно талантливого человека. Конечно, ему будет уже труднее, как труднее понять друг друга, допустим, неустроенному и тому, кто уже достаточное время живет в полном комфорте. И последний вряд ли сможет написать правдиво о проблемах первого.
— А как вы считаете, какие песни о проблемах молодежи нужно писать?
— Понимаете, я пишу песни не потому, что нужно, а потому, что меня лично волнуют проблемы. Вот как раз, когда «нужно», получается нечестно. А если меня не волнует какая-то проблема, если не почувствовал то, что меня бы задело, — я не могу писать песню.
— Получается, что надо писать только о том, что испытал сам? Вы же написали антивоенную песню «Я объявляю свой дом безъядерной зоной», хотя не испытали ужасов войны?
— Понимаете, хотя эта тема разработана многими, за нее, по сути, серьезно никто не берется. Тем же, кто пишет псевдопатриотические и псевдоантивоенные песни, не верят. Я написал эту песню потому, что тема войны действительно меня взволновала и волнует до сих пор.
— А может ли рок-музыка решить какие-то проблемы?
— В принципе, рок-музыка в социальном плане — вещь довольно сильная, среди музыкантов есть люди, которым верят, и они многое могут сделать. Если бы нам чаще давали возможность выступать в газетах, на телевидении, излагать свою точку зрения на разные вопросы, то, может быть, моя музыка и тексты были бы иными. А поскольку, скажем, у меня нет такой возможности, я все стараюсь выразить в песнях.
Интервью газете «Молодежь Эстонии», 9 мая 1988 г
— Скажите, Виктор, вам часто приходится выступать в такой «тихой» аудитории, которая наблюдалась в рок-гостиной нашего Дворца культуры и спорта? Обычно ваша публика кричит, и шумит, и танцует, в общем, очень откровенно выражает эмоции.
— Ну, конечно, нечасто. Но, заметьте, в зале сидели далеко не тинэйджеры, ведь кричат, в основном, они. И потом такие концерты, где я один с гитарой, и не рассчитаны на бурную реакцию.
— А бурная реакция вам необходима?
— Нет, мне важно — чувствовать. Вот это очень важно.
— Сейчас нашему року открыли все окна, все двери, подул сквозняк, все можно, подполье кончилось — вы верите в свежесть этого сквозняка?
— Знаете, мне все равно. По большому счету мне все равно, где играть — в квартире, в подпольном клубе или в зале на десять тысяч человек. У меня есть возможность играть — я играю. Нет такой возможности — я готов это делать бесплатно. Сейчас у меня есть возможность шире выступать — я ею пользуюсь, и то не всегда. В любом случае делаю то, что хочу. Разумеется, насколько позволяет ситуация, в том числе и политическая ситуация в стране.
— И вы совершенно не думаете о том, насколько искренни те, кто сейчас громко так заговорили о роке, как о больном ребенке, нуждающемся в ласке?
— Нет, я вполне отдаю себе отчет в этой суете. И не доверяю ей.
— А чему вы доверяете?
— Не знаю… Есть люди, которым доверяю, и есть люди, которым я не доверяю. Есть люди, в чьей искренности сомневаться не приходится, и есть люди, которые мне кажутся нечестными. Допустим, тот, кто два-три года назад кричал, как это ужасно, как это все омерзительно, какое это подонство и пошлятина, сейчас кричит, какие они замечательные, наши рокеры, какие они молодцы и борцы за правое дело…
— Вы себя ощущали когда-нибудь борцом за правое дело?
— Скорее, я просто занимался тем, что мне нравится, и к каким-то препятствиям, которые приходилось преодолевать, относился философски. Потому что точно знал, что ничем дурным я не занимаюсь. По большому счету все эти конфликты с роком на меня не влияли. Они меня не заботят. Заботит отношение людей — в массе. И я бы не согласился поменяться местами с… кого бы лучше вспомнить? В общем, с любым представителем популярной эстрады.
— То, что произошло у нас в стране с рок-музыкой, как вы думаете, это нормальный, тысячелетний конфликт поколений или нечто принципиально отличное?
— Конечно, в этом есть доля проблемы «отцов и детей», потому что всегда получается так, что у власти стоят «отцы», то есть люди другого поколения, которым непонятно и неблизко то, что волнует, тревожит, будоражит «детей». И они считают это не недоступным для себя, а неестественным, быть может, ненормальным. В отличие от «детей», которые считают это своим, считают своей культурой и так далее. Такой конфликт существует всегда и везде. И даже на Западе всем группам, направлениям и течениям приходилось через это проходить. А потом все новое всегда натыкается на сопротивление старого. Но с нашим роком, конечно, сыграла свою роль и ситуация в стране, которую называют периодом застоя. Это слово, хоть его уже затаскали, по сути своей очень точное — застой. И оно говорит само за себя. Согласитесь, это очень странно, когда пишешь песни, в которых нет ничего крамольного, а воспринимаются они и как крамола, и как мерзость. При том, что сам ты точно знаешь, что можешь собрать многотысячный зал, — и люди придут, и будут слушать, и откликаться, и переживать вместе с тобой. Но ведь, правда, странно — всерьез предполагать, что в зал этот собираются тысячи подонков и мерзавцев? А если почитать некоторые газеты трехлетней давности, то так оно и складывалось в чьих-то недалеких умах и еще преподносилось как истина в последней инстанции. Странно, когда ты знаешь, что можешь работать, что ты живой, а тебя не замечают и делают вид, что тебя в природе нет. А ты на самом деле просто другой, не такой, как все привыкли, — не такой блестящий, переливающийся и радующий глаз. И за это тебя исключают из поля зрения. Вот это, я думаю, в другой стране было бы невозможно. Это, я думаю, характерно только для нас.
— Держать и не пущать?
— Да, именно. И просто — не замечать. На официальном уровне. В то самое время, когда массы, огромные массы, и видели, и знали, и любили. И ведь множество людей в результате от этого сильно пострадало. Мы ведь молодые, и мы еще как-то успели. А были и постарше, которые не успели — и сломались, и ушли, даже из жизни ушли. Тот же Высоцкий — яркий пример.
— Но приходилось наблюдать яркие примеры и другого рода. Когда на ленинградском «Музыкальном ринге» рок-публика «рассчитывалась» с бардами. Честно говоря, не очень приятно было наблюдать, как молодые полные апломба и непоколебимой уверенности в истинности своего вкуса юноши оголтело набрасывались на постаревших, усталых людей, которые пронесли через жизнь свою искренность и свою вышедшую из моды романтику. Я ни в коем случае не хочу приравнивать, не хочу, чтобы прозвучало обидно, но вот я слушала ваши песни, которые мне очень понравились, — чувства те же. Те же чувства, которые переполняли этих несчастных бардов, которых ваши поклонники старались затоптать всеми силами. Музыка другая, ритм — другой, но слово, стих, выражающий чувство, — о том же. В чем тогда конфликт? Вы понимаете?
— Думаю, что да. Их поэтический язык, язык символов, образов, которые составляют песню, сейчас звучит фальшиво. И то, что они продолжают это петь сегодня, не замечая фальши, рождает недоверие и неприятие. Я не понимаю, как сегодня можно слушать песни о том, что все замечательно, когда мы сидим в палатке, у костра, и до чего здорово, какая у нас здесь любовь, дружба и так далее. Мало кто этому поверит. И не верят. И правильно делают. Возможно, когда-то это было актуально и когда-то, быть может, действительно молодежь сидела у костров и пела. Но сейчас ведь они не верят во все это — в романтику стройотрядов и все ей сопутствующее. Не верят! Потому что все это — прошло.
— А во что все же верят?
— Понимаете, нас действительно обманули со всем этим.
— И вы ощущаете, как вас обманули?
— Конечно, ощущаю.
— А среди ваших знакомых есть люди того поколения — «от костра»?
— Есть. Но они… Это как раз те люди, которые поняли, что уже проехали… Ну, взять, например, Борю Гребенщикова, когда он поет один с гитарой, или, ну, не знаю… Клячкина… Это же разных интересов люди.
— Я недавно услышала, как Гребенщиков поет… Вертинского. Замкнулся круг, да?
— Вот Вертинскому мы верим. Как человеку, который душой чист. И в нем самом, в его стихах, песнях чувствуется искренняя вера, без оттенка «коммерческого» характера.
— У вас не было мысли публиковать свои собственные стихи?
— Нет, я считаю, что они должны звучать вместе с музыкой, вернее даже, с группой. Последний же год я не занимался музыкой вообще, а занимался съемками в кино.
— Вы имеете в виду фильм Сергей Соловьева «Асса»?
— И этот фильм, и документальные фильмы о роке. Сейчас буду сниматься на «Казахфильме» в картине с рабочим названием «Игла», главный герой — наркоман.
— Вам интересно это?
— Ну, как интересно? Конечно, попробовать себя в кино интересно. Я думаю даже, что это — необходимо. Потому что, если я хочу (а я хочу) выходить на профессиональный уровень, если я хочу (а я хочу) достичь равного диалога со зрителем, надо расширять поле своей деятельности. Я не сторонник тех, кто утверждает: люди нас не понимают. Значит, надо сделать что-то еще — чтобы поняли. Поэтому и стихи, и музыка, и живопись, и кино мне нужны для того, чтобы проще было находить с людьми общий язык. Я чувствую, что сейчас еще не всегда могу достичь понимания с кем-то, особенно с людьми более старшего поколения. Мне трудно в этой ситуации, потому что они по-другому мыслят. Естественно, люди и не могут думать одинаково, но понимать друг друга — должны. На то он и люди.
Интервью бюллетеню «Новый фильм», (Алма-Ата), март 1988 г
— Виктор, с чего началось ваше увлечение музыкой?
— Конечно, с гитары. Я не избег общей участи мальчишек моего возраста, охваченных желанием овладеть столь престижным в те годы инструментом. Мне было четырнадцать лет, и занимался я тогда в художественном училище, но постепенно, как ни странно, бесперспективное занятие рок-музыкой взяло верх. Я бросил свои живописные начинания и стал писать песни. Мечтал собрать музыкантов и создать группу. В 1982 году руководитель «Аквариума» Борис Гребенщиков послушал мои песни, они ему понравились, и он помог записать первый магнитофонный альбом, который очень быстро из рук в руки разошелся по всей стране.
— Стала ли ваша группа теперь профессиональной?
— Пока нет. Но в скором времени, возможно, произойдут изменения. Сейчас, когда многие коллективы переходят на новую систему хозяйствования, мы могли бы ездить с концертами по стране, иметь, допустим, свой счет в банке. Хотя теперь практически мы можем играть почти все, что хотим, а музыка для нас всегда была основным делом. Правда, оно не давало средств к материальному существованию, поэтому все мы еще где-то работали, я, например, в кочегарке. Занятие это довольно распространенное среди самодеятельных музыкантов, дающее немного денег, но много свободного времени.
— Всякое творчество, и ваше в том числе, — способ выражения мироощущения, миропонимания…
— У меня есть свои жизненные принципы, основываясь на которых я пишу об окружающей меня жизни, о волнующих проблемах. Важно лишь быть не тем или другим, а только самим собой. Пусть для кого-то странным, смешным, неприемлемым, а для кого-то замечательным, но только собою. А рок-музыка для меня, так же, как и для огромной массы молодежи, совершенно естественная и органичная форма самовыражения. В ней нет ничего конъюнктурного, заказного. Только ты, твоя совесть — твой главный критик и цензор. И эту позицию не надо афишировать на каждом углу. Ее нужно просто реализовать, воплотить в песне. Как показало время, появилось не случайное поветрие моды, а социальное явление — современная музыка. Причем, как мне кажется, с довольно-таки размытыми жанровыми границами. Я, например, часто выступаю и как автор-исполнитель. Вообще для меня есть просто песня. Можно ее петь одному под гитару, можно группой, можно — в сопровождении оркестра из трехсот человек. Это неважно…
— Как вы пишите свои песни?
— Беру гитару, начинаю играть. Складывается стихотворный размер, потом строчки начинают обрастать фразами. И наоборот…
— Почему до сих пор есть противники рок-музыки?
— Новое всегда находится в конфликте со старым. Это естественно. Ироничный, иногда агрессивный, искренний и свободный самодеятельный рок никогда не был фальшивым. Противопоставление его духовной глухоте, бездарности, скуке, благополучному мироощущению обывателей и послужило, вероятно, причиной неприязни многих к року. Самодеятельные группы не имели возможности приобрести дорогостоящую технику, инструменты, записываться в специальных студиях, но пели то, что думали, честно и бескомпромиссно. Конечно, можно ругать ребят за серьги в ушах, заклепки, цепи, причудливые прически. Но если разобраться, эти внешние проявления вызваны протестом против традиционного мышления, образа жизни, культуры. Насколько я знаю свою аудиторию, там плохих людей не больше, чем в любой другой. А молодые музыканты вовсе не разрушители или хулиганы от искусства, а скорее его хранители. Ведь в сложное время, во многом лживое и циничное, именно они сумели сберечь в своем искусстве радость живой жизни, индивидуальность, неприятие конформизма, протест против псевдоценностей.
— А как вы пришли в кино?
— Пригласили. Сначала в Киев на музыкальный фильм «Конец каникул». В нем участвовала вся наша группа. Сыграл там главную роль и написал пять песен, затем появился Рашид, и была работа о ленинградском роке — фильм «Йя-хха!». Снялся также у Соловьева в «Ассе» и в фильме Алексея Учителя «Семь нот для размышлений», тоже о рок-музыке.
— Рашид, почему вы остановили свой выбор именно на Викторе? (Это уже вопрос режиссеру Нугманову).
— Собственно, выбора и не было. Как только прочитал сценарий, понял, что это должен играть только Виктор. И не потому, что он единственный выразитель самочувствия современной молодежи или хотел воспользоваться модным имиджем популярного рок-музыканта, чтобы обеспечить успех фильму. Он нужен мне прежде всего как личность, талантливый человек. Нас связывают давняя дружба и взаимопонимание, поэтому творческих разногласий в процессе работы не возникает. Мы много беседуем, обсуждаем и в результате, как правило, приходим к единому решению. Система работы, которую мы предпочитаем, предполагает большую долю импровизации, и благодаря Виктору часто находится неожиданный подтекст, нюанс, иное решение сцены. Этим фильмом мы не иллюстрируем свое мировоззрение, свои идеи, а хотим попытаться вместе со зрителями понять этот мир.
— Виктор, поете ли вы в этом фильме?
— В кадре — нет. Но, видимо, напишу несколько песен для фильма. Я достаточно давно играю и пою и примерно знаю реакцию зала на ту или иную песню, а вот попробовать себя в совершенно другом качестве и попытаться добиться желаемого весьма заманчиво. В последние годы получается так, что я постоянно занят в съемках, заканчивается одна картина и тут же начинается другая.
— Не будет ли кино доминировать в вашем творчестве?
— Не думаю. Потому что противник перевоплощения. Главное, оставаться самим собой, а это невозможно для профессионального актера. Хотя трудно загадывать наперед. Мне кажется, кино и музыка, дополняя друг друга, могут сосуществовать в моей жизни.
Интервью газете «Молодой ленинец», (Волгоград), 6 мая 1989 г
— В песне «Фильмы» вы поете: «Оставь меня в покое, не тронь мою душу». Вы действительно замкнутый человек?
— Да, но все же эта песня юмористическая. А вообще просто у любого человека есть люди, с которыми ему интересно разговаривать, а есть наоборот.
— Вы учились в художественном училище, а стали музыкантом. Как это случилось?
— Просто надоело одно, захотелось делать другое.
— После концерта памяти Александра Башлачева, в котором не участвовала группа «Аквариум», в адрес Гребенщикова было сказано: «Боб, ты предатель». Как вы к этому относитесь?
— Я не хочу браться кого-либо судить. Если человек делает так, как я бы не сделал, все равно я не могу сказать, что он неправ, предатель… Каждый сам творит свою биографию.
— А почему вы участвовали в этом концерте, кем был для вас Башлачев?
— Приятелем… Мы очень хорошо относились друг к другу, но не были особенно близкими друзьями.
— В последнее время в адрес Константина Кинчева все чаще раздается, что акцент в его песнях смещается со слова «мы» на слово «я»…
— Я хорошо знаю Костю: он не болен «звездной болезнью», у него другие причины. К тому же, когда речь идет о песнях, я как раз сторонник слова «я». Оно честнее.
— Года полтора назад в передаче «До 16 и старше» свой отказ от поездок за рубеж вы объяснили тем, что песни ваши в первую очередь смысловые, иностранцы не поймут. Недавно вы вернулись из Франции…
— Вы знаете, после этой передачи я как раз подумал, что меня можно неправильно понять. Так и произошло, потому что многие мне потом говорили: ты такой герой, отказываешься, все, кто ездит, плохие, а сам… Но дело в том, что я имел ввиду то, что сейчас на Западе очень сильна мода на Россию: на советскую символику и все остальное. Но отношение ко всему этому очень несерьезное, как к матрешкам: мол, смотрите, русские на гитарах играют, почти так же, как мы. И масса групп, используя возможность, бросилась просто очертя голову за границу, сознательно идя на то, что их там будут принимать на самых плохих условиях как финансовых, так и концертных. Мне меньше всего хотелось выглядеть такой «матрешкой». Ведь дело тут уже не столько в деньгах, сколько в престиже страны. Если уж так хочется за рубеж, то лучше уж ехать туристом. Что касается нас, мы все-таки совершили попытку сделать иначе. Во-первых, сначала выпустили во Франции пластинку. Во-вторых, это было не просто мероприятие типа «Концерт из России», а очень известный в Европе фестиваль рок-музыки. Поэтому я решил поехать и посмотреть, насколько можно установить коммуникацию. Не могу сказать, что это было очень удачно, потому что от нас скорее ждали какой-то русской экзотики, а увидели собственно рок-музыку. Да, и до этого мы еще ездили в Данию. Там проводились концерты в фонд Армении, нас пригласили, ну и тут отказаться было трудно. Хотя, скорее всего, я отказался бы при других условиях.
— Недавно в Москве был фестиваль «Звуковой дорожки», в котором участвовала масса разных групп. И вот что меня удивило: народ очень бурно принимает Д. Маликова, Р. Жукова, «Сталкер», а, например, «Урфин Джюс» или «Чай-ф» — гораздо прохладнее. Что это — настал век поп-музыки или какой-то временный кризис?
— Я думаю, там была определенная публика, большая часть которой пришла отдохнуть, послушать легкую музыку. И перестроиться вот из этого состояния на состояние типа послушать и подумать тоже трудно.
— Как вы думаете, молодым талантам нужно помогать или, как говорится, талант сам пробьет себе дорогу?
— Для настоящего музыканта обстоятельства внешней жизни не имеют почти никакого значения. Ему для того, чтобы что-то делать, нужен инструмент и больше ничего. Я знаю массу людей, которые говорят: вот если бы у нас была аппаратура… У нашей группы аппаратуры нет вообще, ну, кроме инструментов. Однако мы продолжаем что-то делать, а те сидят и ждут, пока у них аппаратура появится.
— Какой сейчас статус у вашей группы?
— Никакого. Независимый. Ни на кого не работаем, у нас нет никаких контрактов.
— О фильме «Игла» кинокритики говорят как о явлении в кинематографе, мол, Цой создал новый образ романтичного героя.
— Вообще-то я не создавал ничего, просто старался быть естественным.
— В «Ассе» и «Роке», допустим, вы были собой — рок-музыкантом. В «Игле» — актерская работа. И все же сложилось впечатление, что роль написана именно для вас, вы играли почти себя.
— В какой-то степени так оно и было. И все же я позволил себе некоторые эксперименты. Ну, интересно иногда изобразить, скажем, хама. Я в жизни вряд ли повел бы себя так. Но все равно это недалеко уходит от реального персонажа, фильм делался без всяких костюмов и причесок. Я как ходил по улице, так и входил в кадр. Фильм снимал мой приятель Рашид Нугманов. Он позвонил мне и предложил эту работу. У нас был, конечно, первоначальный литературный сценарий, потом Рашид написал режиссерский, со значительными изменениями. В конце концов от оригинала не осталось почти ничего.
— Вы собираетесь еще сниматься в кино?
— В принципе мне было бы интересно, но это не от меня зависит. У меня свои идеи относительно кинематографа, а у режиссера, как правило, свои. После этих фильмов мне много предлагали сниматься, но там я должен был действовать как профессиональный актер, носить какой-то костюм, произносить реплики, полагающиеся по сценарию… Мне это неинтересно.
— В фильме «Рок» вы сказали примерно так: я не знаю, чем буду заниматься завтра, но сегодня для меня рок — это то, ради чего я пожертвовал бы всем. Некоторые первую часть этого высказывания посчитали изменой…
— Изменой? Я просто был честен. Ведь может наступить момент, когда я почувствую, что мне остается только повторяться. Я перестану этим заниматься и считаю, что это не предательство, а, наоборот, честный уход со сцены.
— Может ли материальная сторона жизни рок-музыканта влиять на его творческое кредо?
— Это зависит от человека. Есть люди, которым необходимо жить в хорошей квартире, иметь машину, дачу и так далее…
— У вас это есть?
— У меня нет… И один готов ради этого идти на компромисс, а другой — нет. Когда я начинал заниматься рок-музыкой, в последнюю очередь я думал о деньгах. Тогда было понятно, что, кроме неприятностей (причем самых серьезных), за это ничего не получишь. Мы были значительно беднее, чем могли бы быть, работая на каких-то работах… И все время сталкивались с гонениями, были люди с совершенно испорченной репутацией.
— Почему в ваших песнях так много «ночи, дождя, осени, падающих звезд»?
— Не знаю… Это из области анализа творчества, а я им не занимаюсь.
— В «Советской культуре» в статье «Лики русского рока» было сказано: «Мир Цоя — братство одиночек, сплоченное отсутствием выхода…»
— Это братство одиночек, но не сплоченное отсутствием выхода. Выход реальный существует… Ну, об этом долго можно рассказывать.
— Отражаются ли как-то на вашем творчестве перемены в общественной жизни?
— А как они могут отражаться? Я же не певец социального протеста, не пишу песен «на злобу дня».
— Вы поете: «Я один, но это не значит, что я одинок». Вы действительно никогда не ощущаете одиночества?
— Ну почему… Эта песня о конкретном состоянии, там нет жизненной программы.
— Вы противоречивый человек?
— Нет, я совершенно монолитный.
— Во времена «подпольного» рока постоянные гонения на рок-музыкантов заставляли их быть героями. Теперь времена изменились, героизма вроде уже и не требуется. Что же дальше?..
— Не требуется? Сейчас его нужно еще больше.
Интервью газете «Советская молодежь», (Рига), 6 мая 1989 г
— Виктор, начнем сначала: почему «Кино»?
— Когда мы придумывали это название, нам было по восемнадцать лет. Сейчас я даже не помню.
— Что побудило вас создать группу?
— Наличие некоторых песен. Я начал их писать, они понравились моим друзьям, потом — друзьям моих друзей…
— Прежде чем вы получили официальное признание, каков был ваш путь?
— Знаете, я никогда не шел тяжело, занимался только тем, что нравилось. И был вполне доволен этим. Никогда не старался добиться успеха любой ценой. Конечно, я рад, что очень многим людям нравятся наши песни.
— Вы как-то сказали, что собирали в группу «не музыкантов, самое первое — друзей». Охарактеризуйте своих друзей.
— Я не могу как-то «анализировать» друзей. У них есть и недостатки, и достоинства. Твоими друзьями они становятся не потому, что обладают набором всех положительных качеств, а по каким-то другим причинам.
— Кто близок вам из советских исполнителей?
— Я в хороших отношениях с Борей Гребенщиковым, Костей Кинчевым, дружим с Андреем Макаревичем, хотя мы не так часто встречаемся.
— У вас были эстрадные кумиры?
— Никогда. Я не любил кого-то одного. Мне нравились некоторые песни некоторых групп.
— Ваш имидж?
— У меня нет никакой установки на поведение. Я веду себя так как считаю нужным, в любой ситуации.
— Артисту часто приходится отказываться в жизни от общедоступных благ и радостей. От чего приходится отказываться вам?
— От удовольствия гулять по улице, жить в одном и том же городе больше месяца. (Смеется.)
— Как родители относятся к вашей работе?
— Сейчас они считают, что я занимаюсь своим делом. Наверное, они так считали не всегда.
— А они бывают на ваших концертах?
— По-моему, были один или два раза.
— Кто-то из кинокритиков отметил, что ваш герой в фильме «Игла» единственный в отечественном кино не тяготится своим одиночеством и этим привлекает.
— Пожалуй. Герой этого фильма в каком-то смысле — человек ниоткуда. Он мне очень близок по духу. Я в принципе ничего не играл, а старался вести себя так, как бы я мог себя повести в такой ситуации, но в рамках сценария, конечно.
— Вы стремитесь создать какой-либо образ на сцене?
— Я ничего не «создаю», просто выхожу на сцену и пою. Я сам — образ. (Смеется.)
— «Перемен требуют наши сердца!» — поете вы, зрители вторят. Что бы вы хотели изменить в жизни?
— Каждый человек должен изменить прежде всего свою жизнь и себя… Это сложный вопрос. Я не считаю, что одному человеку под силу изменить жизнь как таковую.
— В жизни вы борец за перемены?
— Я не считаю себя борцом. Я пою песни. Пою о том, что мне нравится или нет, о том, что меня волнует.
— Как появляются ваши песни?
— Это для меня загадка… Я не знаю… Я начинаю играть. Потом появляются какие-то слова…
— Ленинградской газетой «Смена» вы названы лучшим рок-поэтом 1988 года. В чем, по-вашему, отличие рок-поэзии от поэзии вообще?
— Не знаю, насколько точен этот термин. Я не могу рассматривать тексты своих песен в отрыве от музыки, считаю, что они очень многое таким образом теряют.
— Что главное для вас сегодня?
— Сохранить внутреннюю свободу.
— Виктор, сейчас во время выступлений вы исполняете не все свои песни. Чем это объясняется?
— Какие-то песни со временем теряют актуальность. Мне самому они уже неинтересны. Я пою только тогда, когда мне интересно петь.
— Группа «Кино» — во главе отечественных хит-парадов. Чего бы вы еще хотели достичь?
— Мы никогда не стремились к популярности. Мы никогда не задумываемся, в каком стиле мы играем и как долго будем популярны. Играть и любить это дело — важно для нас прежде всего. Как только перестанет быть важным, мы уйдем со сцены.
— Проблемы сегодняшнего «Кино»?
— Проблема в том, что нам приходится сейчас много работать, а это требует большой собранности.
— Группа работает под эгидой ленинградской студии «Бенефис». Что это за организация?
— Чисто административная организация, которая, собственно, для нас является некоторой формой прикрытия, чтобы мы не были «КИНО ниоткуда».
— Есть ли приглашения за границу?
— Довольно много. Но мы тщательно просеиваем их, потому что сейчас все «русское» там очень модно. Мы же хотим выступать там просто как музыканты, поэтому ездим довольно редко.
— Где вы побывали?
— В Дании, Франции, Америке.
— И как принимают «Кино»?
— С озадаченным лицом: видя, что мы такие же как они, и не в косоворотках, без балалаек…
— Гастроли по Союзу продолжаются?
— Да, сейчас мы хотим поездить.
— А в Риге будете?
— У нас не было приглашений. Обычно нас зовут — мы едем. Из Риги нас пока никто не звал.
— Что нового приготовило «Кино» поклонникам?
— Записан новый альбом. Как назвать, пока не решили.
— Вы довольны своей жизнью?
— Я не думаю, чтобы человек мог действительно быть доволен жизнью… С другой стороны, я был всегда доволен ею. И когда работал в котельной и бросал уголь в печь, я был доволен жизнью. И сейчас тоже.
— Пожелания читателям?
— Удачи!
— В особенности тем, кому сегодня 15–17 лет?
— Думаю, любой подросток мечтает самоутвердиться. Я никогда никого не учу. Я могу пожелать только удачи!
Интервью газете «Ленинская смена», (Алма-Ата), май 1989 г
— Год назад ты сказал, что у вас очень ленивая группа. Если честно, я даже не рассчитывал, что «Кино» выберется к нам.
— У нас очень много предложений, но мы выбрали Алма-Ату, потому что я очень полюбил этот город. Мы вообще очень мало гастролируем. Лучше больше времени отдавать работе над деланием музыки, чем над ее исполнением.
— В вашей программе не прозвучало ни одной новой песни…
— Мы решили, что лучше показать сборную программу песен «Кино», потому что никогда не были в Алма-Ате, но с упором на альбом «Группа крови».
— Это блестящий альбом и, кстати, он уже давно стоит в хит-параде нашей газеты. А что вы собираетесь делать дальше?
— Мы никогда ничего не собираемся. Мы играем ту музыку, которая нам нравится в настоящий момент. Потом он проходит, наступает другой момент. Планов никаких мы не строим.
— А как все началось?
— Обычно. Я с детства занимался в различных художественных учебных заведениях. Лет в 18 я все это бросил и стал играть на гитаре и писать песни. Первый альбом «45» был записан в 82-ом году с помощью Бориса Гребенщикова, он его продюсировал и помог мне не выйти на студию, а это в то время было делом почти невозможным. Альбом был записан на обычном четырехдорожечном «Тембре», а «Восьмиклассница» — даже на «девятой» скорости, забыли переключить, но получилось классно! Альбом был акустическим, но даже на таком уровне записи это было очень сложно… Он стал довольно популярным в узких кругах любителей рок-музыки, хотя это и не рекламировалось и не снималась по телевидению. У нас же появилась некоторая репутация, даже авторитет, мы уже сами могли выходить на какие-то студии. Следующий альбом «Начальник Камчатки» был электрическим и несколько экспериментальным в области звука и формы. Не могу сказать, что он получился таким, каким мы его хотели видеть по звуку, стилевой направленности но, с точки зрения эксперимента, это интересно.
— Потом была «Это не любовь» — открытое гитарное звучание.
— Это тоже был в некотором роде эксперимент. Хотелось отбросить все эти студийные причиндалы — компьютеры, синтезаторы — и сыграть альбом просто на гитарах.
— Ты, помнится, говорил, что тебя он не очень устраивает.
— А я вообще не могу сказать, что меня что-то устраивает. Если бы меня что-то устраивало, я бы этим просто перестал заниматься. Мне нравится альбом «Группа крови», хотя и не весь. Это почти похоже на то, что мы хотели сделать.
— Альбом «Ночь» — единственный, выпущенный фирмой «Мелодия» и, кстати, даже без вашего ведома. Вы хоть в курсе планов этой фирмы?
— Совсем не в курсе. Не знаю и, честно говоря, знать не хочу.
— Но авторские, по крайней мере, вам заплатили?
— Нет.
— Как в Дании прошли концерты? Все-таки они там привыкли к англоязычному року.
— Это был один концерт, благотворительный, в фонд Армении. Принимали хорошо.
— А с чем связана поездка в Америку?
— С выходом там пластинки «Группа крови».
— Значит, в Америку ты все же не отказался поехать?
— Там меня никто не знает, можно спокойно гулять по улицам…
— А как ты сейчас относишься к тому, что о тебе пишут, показывают по телевидению? Ты как-то говорил, что у тебя мечта попасть на телевидение.
— Я соврал.
— Ты часто врешь?
— Очень часто. Почти всегда, честно говоря.
— И сейчас, в том числе?
— Не знаю. Минут через 10 скажу.
— Ну, а если серьезно. За последний год вы стали очень популярны. Это как-то изменило вашу работу?
— Конечно нет, а как это могло изменить? Мы с юмором относимся к популярности. Это вещь случайная.
— Я считаю, что ваша популярность — вещь закономерная. Мог ли ты год назад предполагать такой бешеный успех?
— Я вообще стараюсь никогда ничего не предполагать.
— Знаешь, для многих ты сейчас — как свет в окне. Некоторые уже даже одеваются «под Цоя». Что скажешь?
— Только одно: не сотвори себе кумира.
* * *
Глава 5. Пресса о Викторе Цое и группе КИНО
Николай Мейнерт . Три взгляда на группу «Кино»
Евгений Додолев . Начальник «Камчатки»
Феликс Аксенцев . День в «Кино»
Нина Тихонова . Дон Кихот из котельной
Михаил Шлямович . Интересное «Кино» Виктора Цоя и его повороты
Сергей Шолохов . Игла в стогу сена
Артур Гаспарян . Он не ищет славы
Михаил Садчиков, . Звезда по имени «КИНО»
Артем Троицкий . Отвергая соблазны…
Артур Гаспарян . «Кино» готово
Н. Солдатенков . «Кино» без Цоя?
Джоанна Стингрей . У меня был друг, его звали Виктор…
Александр Ягольник . Место для шага вперед
Михаил Садчиков . Воскресение Виктора Цоя
Валентина Васильевна Цой . Легенда о Викторе Цое
Татьяна Байдакова . «Фуршет» по-московски
Михаил Садчиков . Витя, Марьяна и Саша (фрагменты интервью)
Глава 6. Тексты альбомов группы КИНО
Альбом «45» . (1982)
Альбом «46» . (1982)
Альбом «Начальник Камчатки» . (1984)
Альбом «Это не любовь» . (1985)
Альбом «Ночь» . (1986)
Альбом «Группа крови» . (1988)
Альбом «Звезда по имени Солнце» . (1989)
«Черный альбом» . (1990)
Тексты песен, не вошедших в альбомы
Глава 7. Послесловие к жизни
Письма в журнал «Аврора»
Александр Житинский . Послесловие к жизни
